MOLDOVENII.MD

Смысл жизни оказался таким простым и доступным...

Меня везли на кресле по коридорам областной больницы. 

- Куда? – спросила одна медсестра другую. – Может, не в отдельную, может, в общую? 

Я заволновалась. 

- Почему же в общую, если есть возможность в отдельную? 

Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные. 

- Врач сказала в отдельную, – повторила медсестра. 

Я успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна, и вся ответственность моя сошла на нет. Я ощущала странную отстраненность от окружающего мира, и мне было абсолютно все равно, что в нем происходит. 

Меня ничего и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я. Ушли проблемы, ушла суета и важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным показалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждет там, за небытием… 

И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города – сигналы машин, спешащее цоканье каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! И я только сейчас это поняла… 

- Ну и пусть, - сказала я себе. – Но ведь поняла же. И у тебя есть еще пара дней, чтобы насладиться ею и полюбить ее всем сердцем. 

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь он был ко мне уже ближе всех. 

- Господи! – радовалась я. – Спасибо тебе за то, что ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить ее. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить! 

Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны ее энергии. Казалось, Любовь стала плотной и в то же время мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила все пространство вокруг, даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной, пульсирующей водой. Мне казалось, все, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила! И это было слиянием мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки. 

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз четвертой степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: о чем говорить с умирающим человеком? Который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица. Я радовалась: когда бы я еще увидела их всех! А больше всего на свете мне хотелось поделиться любовью к Жизни – ну разве можно не быть от этого счастливым! Я веселила родных и друзей, как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Примерно на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, сначала закатив истерику по поводу того, что мне нельзя вставать. 

Я искренне удивилась: 

- Это что-то изменит? 

- Нет, - теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить. 

- Почему? 

- У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали. 

Прошел отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор. 

Врача было жалко. Любовь требовала радости окружающих. 

- Доктор, а какими вы бы хотели видеть эти анализы? 

- Ну, хотя бы такие. – Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела на меня, что-то пробормотала и ушла. 

В девять утра она ворвалась ко мне в палату с криком: 

- Как вы это делаете?! 

- Что я делаю? 

- Анализы! Они такие, как я вам написала. 

- А-а! Откуда я знаю? Да и какая, на фиг, разница? 

Лафа кончилась. Меня перевели в общую палату. Родственники уже попрощались и ходить перестали. 

В палате находились еще пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было что-то срочно делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала и громко сообщила: 

- Арбуз снимает тошноту после химиотерапии. 

По палате поплыл запах свежего снега. К столу неуверенно подтянулись остальные. 

- И правда снимает? 

- Угу, - со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает». 

Арбуз сочно захрустел. 

- И правда, прошло, - сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях. 

- И у меня… И у меня… - радостно подтвердили остальные. 

- Вот, - удовлетворенно закивала я в ответ. – Как-то случай у меня один был… А анекдот про это знаешь? 

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась: 

- Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать не даете! 

Через три дня врач нерешительно попросила меня: 

- А вы не могли бы перейти в другую палату? 

- Зачем? 

- В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжелых. 

- Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим. 

Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи, просто посидеть, поболтать, посмеяться. И я понимала почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно. Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали ее похожей на зайчонка. У нее был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться. А через неделю я увидела, какая у нее обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол. Венчали его бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам. Пришедший на шум дежурный врач ошалело смотрел на нас, после сказал: 

- Я тридцать лет здесь работаю, но такое вижу первый раз. 

Развернулся и ушел. Мы долго смеялись, вспоминая выражение его лица. Было хорошо. 

Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила все, что видела: книгу, компот, соседку, машину во дворе за окном, старое дерево. Мне кололи витамины. Надо же было что-то колоть. Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три недели тихо сказала: 

- Гемоглобин у вас на 20 единиц выше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать. 

Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура и ошиблась с диагнозом, но быть этого никак не могло, и она это тоже знала. 

А однажды она мне пожаловалась: 

- Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть. 

- А какой у меня диагноз? 

- Я еще не придумала, - тихо ответила она и ушла. 

Когда меня выписывали, врач призналась: 

- Так жалко, что вы уходите, у нас еще много тяжелых. 

Из нашей палаты выписались все. А по отделению смертность в этом месяце сократилась на 30 процентов. 

Жизнь продолжалась. Только взгляд на неё становился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху, и потому изменился масштаб обзора происходящего. А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить, и тогда твои возможности станут безграничными, а все желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с любовью. И никого не будешь обманывать, не станешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так все просто и так все сложно. 

Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть это вспомнить… 

Людмила Ламонова