Быть ребенком - не простой опыт!

Но мы напрочь об этом забыли. Такая поколенческая деменция. Я забыла, мои родители забыли, прабабушки тоже.

Вот, например, приехали с Алисой (6 лет) в гости к дедушке. Прекрасная погода, шашлыки, бабочки, можно собирать улиток, визжать от пауков, кидать шишки в костер, сосны шумят от ветра. Счастье, одним словом. И всё хорошо, пока все не садятся за стол.

И начинается. Причем начинается у всех одновременно - и присягнувших, и не присягнувших на Петрановской.

- Алиса, сядь прямо, не крутись.

- Алиса, как ты держишь ложку?

- Алиса, ты помыла ручки?

- Алиса, почему ты медленно ешь, ешь быстрее, все остынет.

- Алиса, не ешь так быстро, пищу надо медленно пережевывать, чтобы она лучше переваривалась.

- Алиса, надо есть мясо. И овощи. В овощах много витаминов.

- Алиса, надо то, не надо сё…

- Почему ты не сказала спасибо? Скажи спасибо.

- Зачем ты боишься пауков? Не бойся пауков.

- Алиса… Алиса! Алиса!!!

И всё это на автомате происходит. Монотонно. Из лучших побуждений. И каждый говорит это не на ушко, а публично, громко, авторитетно. Порицает, нравоучает, воспитывает. Мы же взрослые. Мы лучше знаем. Мы же жизнь прожили. «Вас же мы как-то вырастили!» - выкрикивает с табуретки из подсознания бабушка.

А ведь когда слышишь такое, да еще и от всех сразу, то чувствуешь только одно. Чувствуешь маленькой какашкой. А кем еще можно себя почувствовать, когда не соответствуешь примерно 38 пунктам из 40 в списке «Хорошая девочка».

Только представьте. Примерьте на себя взрослых эту поколениями обкатанную обязательную программу. Делаем и не понимаем абсурда происходящего.

И за всем этим теряется что-то простое и человеческое. Потому что так не поступают с людьми, особенно с любимыми. Не выковыривают чайной ложкой из них нервы, тщательно соскребая со стенок черепной коробки. Не душат заботой. Не плетут из этих нервов тысячу африканских косичек.

Если я хочу медленно есть свой шашлык, или жадно запихивать его в рот, то я так и делаю. Мне никто не скажет: «Лена, ты что?»

Никто не спрашивает меня приторным воспитательным тоном: «Ты помыла руки?».

А я их, кстати, тогда не помыла.

Только представьте, что за этим же столом кто-то точно так же будет говорить с вами.

Вот я, например, могу положить локти на стол. Ну а что? И муж, громко, чтобы все слышали, скажет: «Лена, убери локти со стола».

И все такие: «Да-да, как некрасиво, Лена».

А мой папа 15 раз повторит: «Почему ты не ешь овощи, ешь овощи. Знаешь, сколько в них витаминов? И держи спину прямо».

И муж его горячо поддержит: «Да, ты стала слишком часто горбиться. Знаешь, что происходит с девочками, которые горбятся?»

Только представьте.

И что хочется со всеми этими людьми сделать? Правильно. Надеть им миску с салатом на голову. Сжечь их, как Жанну д'Арк на мангале. Завизжать и прихлопнуть как пауков. Я могла бы долго продолжать.

И Алиса всё это слушает и, конечно, постепенно выходит из себя. Уже не с цыганочкой и с истерикой. Это уже совсем другой выход. Я хорошо ее чувствую. Очень вижу это. Вижу, как она меняется, сжимается как пружина.

Из радостной, ловящей бабочек девочки она превращается в выпустившего иголки ежа-убийцу. Ей сразу хочется всё делать назло. Горбиться, торопиться, не торопиться, чавкать, топать, кинуть в костер не шишку, а гранату.

«А ты поздоровалась с тетей Галей?» - громко при тете Гале.

И мы такие сидим, компания имбецилов, и не понимаем: «Алиса, почему ты так себя ведешь? Разве можно так разговаривать со взрослыми».

Ведь если взрослый окажется в аналогичной ситуации, он или сразу всех пошлет или офигеет, сожмется как пружина и не разожмется - всё уйдет в психосоматику, в зажимы, головную боль и психотерапевтов.

А Алиса еще не умеет по-светски сдерживаться и оттопыривать мизинец, когда всех хочется порвать на клочки. Ее пружина разжимается. Уже не так эпично, как в 3 года, но мы все равно такие: «Ой, а чего это она».

Нам всегда кажется, что дети - это какие-то другие люди. Нелюди даже. Поэтому с ними можно то, что со взрослыми мы никогда не сделаем.

Может это просто дурацкая привычка, идиотский стереотип? Ребенок рождается, и ты просто привыкаешь, что он кабачок какой-то недоразвитый, лысый и в слюнях. Даже руки свои не может найти сначала. Вообще ничего не может, всему его надо учить. И невинное «Не суй пальцы в розетку» совершенно незаметно превращается в «Ты знаешь, доченька, Ваня - не лучший выбор. Не стоит выходить за него замуж. Что-то не так с этим Ваней. Ты достойна лучшего. Только посмотри на него. Он же один раз не сказал «спасибо» после ужина, помнишь? Во что превратится твоя жизнь?»

И пружина в доченьке, которой уже 30 годиков, снова сжимается. И в голове даже не остается места для головной боли, всё заняла пышная пена, потому что мозг слишком часто перемешивали, взбалтывали и взбивали. И однажды происходит ядерный взрыв.

Или вот один раз приходим с Алисой в гости. Ей 5 лет, она раздевается, пыхтит над курткой. Она в этом смысле супермолодец, ей гордится весь садик, хотят вешать ее на доску почета и приводить в пример. Она рано и очень умело начала одеваться и раздеваться сама. Пока вся группа жует зеленые сопли и путает лево с право, моя, как солдат, застегнута на все пуговицы и готова выходить.

Так вот, приходим в гости, и она раздевается. А я знаю, что у этой куртки молния часто заедает. И вижу, что вот и сейчас тоже. И просто беру и помогаю ей - расстегиваю сама.

А встречающие взрослые, уже опытные, жизнь прожившие и «вас же мы как-то вырастившие», говорят: «Ой, Алиса, а ты чего, сама раздеваться, что ли, не умеешь? Такая большая девочка и не умеешь». Это вторая фраза, которую Алиса слышит в гостях после «Здравствуй».

И абсолютно радостная до этого Алиса сразу же становится черной тучей, а не воздушным облачком, мечтающим о своем собственном драконе, на котором она будет летать на Луну. И, конечно же, она говорит: «Дракарис!». А что еще здесь можно сказать?

Это как если бы я пришла в гости, и мне бы с порога сказали: «Ой, ты чего-то поправилась и в джинсах опять. Ты что юбки не умеешь носить? Все женщины носят, а ты что как лох постоянно ходишь?»

Или, например, моя мама вдруг еще раз вышла бы замуж. Я пришла бы к ней в гости, знакомиться. Мы сели бы за большой стол, прогнувшийся от еды, и она бы вся светилась от счастья, как торшер. Можно даже не включать свет и так все понятно. И ее нового избранника звали бы Григорий, он был бы немного лысоват, толстоват, добр и на пенсии. И волновался бы. И даже возможно, у него вспотели бы ладони, и он пытался бы это скрыть. И мама, абсолютно счастливая, без конца говорила бы: «Гриша, еще хочешь курочки? Гриша, может пирожок? Ты со сметанкой будешь суп или так? Давай я налью тебе чай? Размешать сахар? Может коньячку, Гриша?» Говорила бы и сочилась настоящим женским счастьем. Потому что тем женщинам, из той страны, очень важно всех накормить. Такая у них любовь. По-другому не умеют.

А я бы потом ее в сторону отвела и сказала: «Слушай, Гриша этот твой, конечно, так себе… Ты слышала, как он чавкает? Челюсть вставная? Ну ладно, а шутки его слышала? Обнять и плакать. Он же ни одной книги не прочитал, очевидно же. И ладони, видела, какие у него мокрые были, когда за коньяком потянулся? Понятно же, что алкоголик и неудачник. Подумай хорошенько, еще не поздно развестись, пока не завели собаку и не посадили картошку».

И мама даже «Дракарис» сказать не сможет, потому что Малышева этому не учит.

Короче, надо новые привычки вырабатывать. Алиса уже давно не лысая коленка. И очень не хочется, чтобы лет через -дцать меня снесло взрывной волной. Ведь еще надо будет посадить картошку на пенсии и завести собаку. И когда захочется сказать: «Везите меня на дачу, развлекайте и забейте на свою жизнь», - откусить себе язык и, если не помогло, убить себя об стену.

Елена