MOLDOVENII.MD

Если меня спросить, балуется ли мой ребенок, я скажу: конечно

Еще он коверкает слова, скачет на кровати, влезает во взрослые разговоры, иногда огрызается, а из последнего — научился закатывать глаза от возмущения аж под веки. На его беззвучном языке это означает «достала».

И очень хочется смачным пенделем вернуть зрачки в исходную позицию, задуманную природой, но я держусь. Он пачкает или рвет вещи, умудряется подраться с девочкой, нахамить взрослому и вообще вполне себе обычный ребенок. Некоторые вот еще врут, ругаются матом (может, и мой тоже, но я не в курсе). Кто-то прогуливает школу, плохо учится, не помогает по дому и даже таскает деньги из родительского кошелька.

И тем не менее, если спросить любого родителя, мол, давай поменяем тебе на нормального — без закатанных к коре головного мозга зрачков и двоек в дневнике, мы покрутим пальцем у виска и ни за что не согласимся.

А если он еще будет мыть полы по субботам и обращаться к вам не иначе как «матушка» и на «вы»? Носить фрак, играть на скрипке, сам стирать свои носки? Есть «брокколя» и с легкостью усваивать языки? Тоже нет?

Конечно, нет!

И сразу всплывает в памяти сценка из Карлсона, когда мама укладывает Малыша спать:

― Ты же прекрасно понимаешь, что ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой.

― Даже за сто тыщ мильонов?

― Даже за сто тыщ мильонов.

― Значит, я так дорого стою…

А вот если подумать в обратную сторону, то среди нас огромное количество родителей, испытывающих вину.

Не сдержалась.

Дала подзатыльник.

Накричала.

Ругалась за порванные штаны, хотя знала, что он не нарочно.

Наказала за разбитую тарелку, хотя вчера сама долбанула такую же.

Мы косячим направо и налево. Признаем свои косяки и страшно страдаем, ложась спать. Вообще, страдать значительно легче, когда дети уже уснули. Они не отвлекают нас от этих мыслей вечным «ма-а-ам» и «смотри, я прыгаю, как лягушка».

― Ты не лягушка, ты кенгуру-переросток, и собери обратно ламинат после своих упражнений! И отойди в сторону, я тут винюсь.

В один из особо грустных вечеров, под шум дождя и завывание ветра в мои плохо поставленные пластиковые окна я решилась на откровенный разговор:

― Слушай, а ведь было бы здорово, если бы я была другой мамой? Не ругала бы за разбитые тарелки. Не повышала бы голос. Готовила бы исключительно пиццу вместо супа. Восхищалась прыгающей по полу лягушкой, в конце концов.

Сын недоуменно посмотрел на меня и выполнил вошедший в нашу домашнюю моду кульбит глазами.

― Ты же прекрасно понимаешь, что ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой.

Нет, так он, конечно, не сказал.

Он сказал, что уж какая мать досталась, с такой он и собирается жить. И что другие мамы ему нравятся еще меньше. Потому что они — другие.

И я вдруг поняла, что «даже за сто тыщ мильонов» он не откажется от своих родителей. И не захочет других, какими бы странными ни были вот эти, базовые. С тупящими заводскими настройками.

Я поняла, что они, дети, — такие же, как мы, взрослые. Мы одинаково ссоримся, миримся, возмущаемся и ластимся, притираемся со скрипом, но никогда ни за что не хотим изменить ситуацию глобально.

Хотя… Про других мам он все-таки думал, раз они ему «нравятся еще меньше»

Автор: Лёля Тарасевич