MOLDOVENII.MD

Гоэты и музыкальная магия. О греческих шаманах (+Фото)

Самое древнее свидетельство о гоэтах – строки из «Форонея», где гоэтами названы идейские дактили, изобретатели железа. Связь между кузнецами и колдунами была широко распространена в разных культурах. Дактили, являвшиеся гоэтами, по свидетельству Эфора, участвовали в магических процессиях, посвящениях в мистерии и праздниках; они приходили в Самофракию и изрядно пугали тамошних жителей. Орфей, который принес грекам мистерии, был их первым учеником. Также Гоэты связаны с эподами (έπωδαί) – так, у Еврипида царь Пенфей называет Диониса, основавшего свой культ, гоэтом. Мост между кузнечным ремеслом и этой областью проложила музыкальная магия. Дактили также несколько раз упоминаются как изобретатели музыки: магическое воздействие на демонов и духов обычно приписывается звукам, которые издает металл, причем не только в связи с Реей, Матерью Богов, слугами которой считаются дактили. «Эпода» (Επωδή) буквально означает магическую «песню» и именно «певцам» приписываются греческие мистерии: Орфею, Мусею, Евмолпу.

А. Хереми-Хиршль, «Души на берегу Ахерона», 1898

Разрозненные, необычные детали греческой традиции становятся понятны в собственном контексте и значении при сравнении с «шаманами», которых мы встречаем прежде всего у сибирских пастухов и охотников. Эти шаманы – магические певцы, провидцы и жрецы в одном лице, общаются с богами и духами в экстатических состояниях, путешествуют в загробный мир, провожают мертвых, исцеляют больных, знают, как отвести беду и раскрыть тайное. Немецкий филолог и фольклорист Карл Меули рассматривал упоминания шаманских обрядов и мифов Аристеем, Абарисом и Залмоксисом – они описывали их среди скифов и фракийцев.

Кроме того, древние шаманские предания могли влиять на греков, поскольку оставались общим индоевропейским наследием. Британский историк античности Э. Р. Доддс приписывает трансформацию греческой концепции души влиянию шаманизма, которое Греция испытала в Причерноморье в колониальный период, и помещает в этот контекст, в частности, Орфея, Пифагора и Эмпедокла. Ф. М. Корнфорд видит в греческих философах преемников шаманов — провидцев, поэтов и мудрецов. Стоит подчеркнуть, что Герман Дильс был первым, кто обратился к возможным параллелям между сибирским шаманизмом и Анаксимандром и Парменидом. Дильс исследовал легенды о Формионе и Леониме и объединяющие их шаманские мотивы, а также рассматривал смысловые функции, которые в греческой традиции иначе уходят в тень: экстатические практики, путешествия в загробный мир с целью исцеления больных.

Были ли эти шаманские элементы в греческом регионе просто легендарными переходными мотивами или подобные обряды реально практиковались в древности или под иностранным влиянием? Классический филолог был бы сбит с толку использованием негреческих терминов, тем более что в последнее время этнологи отказываются от расширения и обобщения понятия «шаман».

«Греческие обычаи должны объясняться греческими словами» – хотя происхождение и значение многих слов греческого языка понять правильно можно только на основе этнологического сравнительного материала. Существует древнегреческое слово, поразительно похожее на «шамана» и «шаманское». Это слово иногда применяется к Пифагору и Эмпедоклу, а Джон Бернет перевел его как «знахарь» — гоэт (γόης).

Следует отбросить трактовку, согласно которой гоэтия (γοητεία) изначально противопоставлялась более высокой магии (μαγεία) как низкое, обманчивое и злонамеренное колдовство. Слово «маг» (μάγος) как заимствование из иранских языков попало в Грецию только в VI веке до н.э.

Однако, если попытаться позитивно осмыслить значение и роль гоэтов в древнейших источниках, то сложности возникают именно из-за особенностей литературной традиции. «Колдовство» во всех его формах – это область, в преодоление которой греческий дух внес решающий вклад и которая никогда полностью не потеряла своего влияния, хотя и долгое время была задвинута на второй план. Поэтому в древней литературе мы встречаем лишь нарочито фрагментарные аллюзии, а то и пародию, комическое преувеличение и насмешливое искажение. Больше всего мы можем почерпнуть из сочинений Платона, и это не случайно: он не единожды касается этих темных пространств, то отвергая их, то иронизируя.

Самое древнее свидетельство о гоэтах – это строки из «Форонея», где гоэтами названы идейские дактили, изобретатели железа. Связь между кузнецами и колдунами была широко распространена – таинственное и сложное кузнечное искусство казалось немыслимым без могущественной магии. Однако более подробно деятельность дактилей описывается своеобразно: они были гоэтами, говорит Эфор, участвовали в магических процессиях, посвящениях в мистерии и праздниках; они приходили в Самофракию и изрядно пугали тамошних жителей; Орфей был их первым учеником и принес грекам мистерии.

Гоэты связаны с эподами (έπωδαί) – так, у Еврипида царь Пенфей также называет Диониса, основавшего свой культ, гоэтом. Мост между кузнечным ремеслом и этой областью, очевидно, проложила музыкальная магия. Дактили также несколько раз упоминаются как изобретатели музыки: магическое воздействие на демонов и духов обычно приписывается звукам, которые издает металл, причем не только в связи с Реей, Матерью Богов, слугами которой считаются дактили. «Эпода» (Επωδή) буквально означает магическую «песню» и именно «певцам» приписываются греческие мистерии: Орфею, Мусею, Евмолпу.

Гибель Орфея, стамнос работы вазописца Гермонакса, Лувр

По свидетельству Аполлодора, звук раскалывающейся руды особенно тесно связан с культом мертвых – верховный жрец из Элевсина ударяет в цимбалы, когда взывает к Коре. Согласно Платону, вызывание мертвых – психагогия (ψυχαγωγία) – одно из искусств тех, кто «колдует» (γοητεύοντες) посредством жертвоприношений, воззваний и заклинаний. Таким образом, деятельность гоэтов связывается с культовыми формами греческих мистерий, более того, согласно Эфору, именно с гоэтами связано их происхождение. В этой перспективе, как мы видим, гоэты оказываются в самом центре греческой религии.

Часто подчеркиваемая характеристика гоэтов, отличительная черта – это способность к изменению формы. Геродот рассказывает о скифском племени невров: «эти люди – гоэты; ибо скифы и греки, живущие в Скифии, рассказывают, как раз в год каждый из невров на несколько дней превращается в волка, а затем возвращается к своему первоначальному облику». Платон критикует гомеровские мифы о богах, согласно которым боги приходят к людям в меняющихся формах: «Значит, бог — это нечто вполне простое и правдивое и на деле, и в слове; он и сам не изменяется и других не вводит в заблуждение ни на словах, ни посылая знамения — ни наяву, ни во сне. …Боги не колдуны (гоэты), чтобы изменять свой вид и вводить нас в обман словом или делом».

Для гоэта характерно превращение по собственному желанию. Показателен фрагмент из комедии Аристомена, несколько более древнего современника Аристофана: здесь некто, очевидно, прикидывается богом. Можно предположить, это этот сюжет не просто утрирование в комедийных целях – для рассказчика подобные методы могли быть частью обрядов гоэтов. Более поздние источники говорят о световых эффектах и других подобных уловках. Более важным был вопрос о том, что происходило такого, что имело воздействие на восприимчивую аудиторию.

Для Платона гоэт и актер (μιμητής) – одно и то же: так, софист, который хвастается тем, что умеет делать «все», но на самом деле лишь имитирующий, представляющий лишь иллюзии вместо истины, называется идолом (eidola, είδωλα). Платон относит это искусство к ярмарочной магии – в лучшем случае его можно рассматривать как шутки и простое развлечение. Таким образом, гоэты, как и актеры, предстают перед зрителями, которым «что-то показывают». Эффект, который гоэты производят на зрителей, описывается, с одной стороны, как страх (φόβος) и удивление (έκπληξής), а с другой – как удовольствие (ήδονή).

Платон говорит в «Законах», что было бы хорошо практиковать и проверять стойкость человека перед лицом страха и ужаса, но нет никаких средств, чтобы воспроизвести ужас специально, так сказать — τούς γάρ γόητας ούκ ενθοίνη λέγω («Я не называю их обманщиками на пиру»). Запугивать людей – часть ремесла гоэтов; но использовать такой обман – ниже достоинства законопослушного гражданина. Влияние удовольствия и страха, против которых должны устоять «стражи», Платон в «Государстве» называет гоэтией.

Чтобы продемонстрировать силу логосов (λόγοι), Горгий ссылается на «боговдохновенные эподы» (ένθεοι έπωδαί), которые вызывают в душе удовольствие вместо печали, «посредством гоэтии». Гоэт приобретает власть над душой другого. Когда Сократ заставляет своих собеседников забыть то, что, как они думали, они знают, и уже не знают ни снаружи, ни внутри, парализованные как бы ударом дрожащего луча, — он попадает под подозрение в том, что он – гоэт. По сути, гоэт – это тот, кто наполняет людей ужасом и удовольствием с помощью магического пения, искусства превращения и ослепления, тот, кто заставляет их забыть себя.

Устоявшийся перевод гоэтов как «колдунов» теперь можно конкретизировать. Гоэт – это не колдун, живущий вне общины в темном лесу, не переодетый злодей, притворяющийся мирным гражданином и тайно практикующий вредоносную магию, он тот, кто прикидывается колдуном на публике. На это указывает и словообразование: pharmakeúō, manganeúō и goeteúō (φαρμακεύω, μαγγανεύω и γοητεύω) используются практически как синонимы. Однако в первых двух терминах корень означает явление — τό φάρμακον, τό μάγγανον, в то время как в третьем случае – это индивидуум, ό γόης. Не мощные снадобья и зелья, не таинственные приспособления – решающим фактором оказывается сила личности.

John William Waterhousе The Magic Circle, 1886

Гоэт «колдует» как бы из самого себя, goeteúei. Такое древнее слово вообще неочевидно для греческого языка – в дорациональном мире магия не выделяется в отдельную сферу, поскольку пронизывает все сферы жизни. Однако уже на самых ранних этапах появляются люди, которые в силу своих особых талантов становятся центром ритуально-культовых церемоний, знахарями, шаманами, жрецами-магами. Связь гоэтов с мистериями указывает именно на это.

Развитие этимологии продолжается: гоэты явно относятся к плачу (góos, γόος, γοάω), в частности, стенаниям по умершим. Хотя корень go(u)- характерен для индоевропейских языков в целом, в греческом он принимает значение громкого, болезненного стенания и причитания – так формируются производные goeros (γοερός)и goednos (γοεδνός). «Гоэт» — это «плакальщик», исполняющий причитания. Не выдерживает критики объяснение, что гоэты обрели свое имя благодаря «воющему» тону произнесению заклинаний, вероятнее, гоэты, как связанные с призывом мертвых, названы так в честь практики причитаний. Ибо как деятельность гоэтов, психагогия, связана с некромантией, так и плач (goos) относится к ней.

В «Персах» Эсхила Дария призывают из Аида с помощью рыданий: «столпившись у надгробья, плачете и скорбно, заклинаньями и воплями, меня зовете» (ψυχαγωγοί; δρθιάζοντες γόοις οικτρώς καλεισθ-έ με), говорит мертвец (687); он приходит «из цар­ства мглы» (σοις πεπεισμένος) (697). Плач создает мост между живыми и мертвыми – так, в причитаниях по умершему покойный всегда обращается непосредственно к присутствующим; вряд ли нужно подчеркивать, насколько тесно это связано с эподами, магическим воздействием пения и музыки.

Однако обычный гоэт не стремится вызвать мертвеца из могилы, он больше связан с погребальными ритуалами и прощанием: боль выражается в громкой, страстной форме, а затем утихает, умершему воздаются почести, и он обретает покой. Необходимо связать развитие значения гоэтов с обычной функцией плача, а не с уникальными случаями некромантии. В этом случае гоэт первоначально должен был явиться на похороны со своим страшным и удивительным представлением, чтобы упокоить умершего. В этой роли гоэт фактически оказывался шаманом, главная задача которого – провести умершего по опасному пути в загробный мир в экстатическом путешествии.

Характеристики гоэтов, которые до сих пор узнаваемы в нашей литературе, неплохо согласуются с этой гипотезой: магическая музыка, призывающая духов, психагогия, и особенно элемент представлений, суггестивное воздействие на аудиторию. Прямой связи с экстатическими путешествиями гоэтов за пределы (характерная черта шамана) напрямую не упоминается, однако часто подчеркивается в определенной степени эквивалентное ему искусство изменения формы. Именно здесь грек может говорить об экстазе (έκστασής). Однако прямых свидетельств развитой шаманской практики среди греков нет.

Даже в «Илиаде» оплакивание умерших – дело ближайших родственников; оно становится выражением самой личной боли: мать прощается с сыном, жена – с мужем. Кроме того, ритуальное чествование мертвых лишается смысла, когда оплакивать умерших стали заставлять рабов. На могиле Гектора также присутствуют «певцы», которые вводятся со странной формулировкой, а затем и вовсе забываются. Можно подумать о поэтической реализации tphunos (θφηνος, посмертие, проводы умершего) профессиональными певцами — память о них также могла сохраниться во время погребальных обрядов. Эта память немедленно подавляется, поскольку гомеровский эпос раскрыл человеческое вместо магического.

Мертвые также нуждаются в проводнике в загробный мир: у Гомера это Гермес. Он «вызывает» души мертвых на следующий день после смерти, направляет их своим посохом, который может усыплять и пробуждать людей, ведет их по тусклому пути, мимо разливов Океана, мимо Белой скалы, мимо Врат Солнца и Людей Снов, к лугам асфоделей, где обитают души. Так, шаг за шагом, разворачивается путешествие в загробный мир.

Ученик Аристотеля Клеарх, однако, рассказывает о человеке, который умел пользоваться «посохом, направляющим души» (psychoulkós rhábdos, ψυχουλκός ράβδος): с его помощью он мог призвать душу из тела и провести ее далеко. Тело лежало неподвижно и бесчувственно, пока душа не возвращалась по велению посоха. То, что описано в мифе – бог магии, проводящий души с помощью своего посоха, — здесь воплощается в реальность. Вполне возможно видеть отражение обряда в отдельных мифологических элементах: образ Гермеса-психопомпа с его посохом и крылатыми башмаками – это проекция реальной практики гоэтов, шаманов-проводников душ. Душа сына Гермеса, Айталида, могла путешествовать на землю и в Аид, что идентифицирует его как разновидность шамана – Гераклид Понтийский считал его ранним воплощением Пифагора.

В остальном следы шаманских погребальных обрядов можно найти только в исключительных случаях, когда было невозможно обычное погребение. Опасной была смерть на чужбине – душе требовалось вернуться домой. Одиссей перед отплытием трижды называет имена своих спутников, павших у Циконов; для утонувшего в море на берегу воздвигали кенотаф и трижды называли имя покойного. Впрочем, Пиндар мотивирует весь поход аргонавтов именно такими идеями: умерший в Колхии Фрикс является Пелею во сне и требует вернуть его душу домой и принести Золотой руно.

Меули уже указывал на элементы шаманских путешествий в путешествии аргонавтов; Ψυχάν κομίξα (оборот, который можно перевести как «проводы души» — прим. пер.) – самое настоящее шаманское действие. В действительности, конечно, такое путешествие, которого требует мертвец, вряд ли было реальным – необходим был гоэт психагог (γόης ψυχαγωγός), который мог бы найти душу в экстатическом путешествии и направить ее на покой.

Следы таких обрядов были обнаружены в микенской камерной гробнице из Дендры, которая по всей видимости была возведена в качестве кенотафа. В гробнице нет останков тел, зато есть жертвенный стол, нож и очаг, три жертвенные ямы (bathros, βόθρος), одна из которых содержала кости животных; а также два менгира, грубые человекоподобные каменные образования. Вместо обычного погребения в этой гробнице совершались особые обряды, и Милонас упоминал о процедуре «некии», которую выполнял Одиссей, выкапывая яму, принося в жертву животных и призывая умерших. Менгиры были заменителями мертвых и, возможно, предназначались для того, чтобы служить местом обитания душ. Могилу по обычаю закрывали и заполняли дромос – таким образом упокаивая души мертвых.

В доступной нам хронологии гоэтия – явление маргинальное. Горгий сказал «он помогал Эмпедоклу в вызываниях» (ώς αυτός παρείη τω Έμπεδοκλεΐ γοητεύοντι), и это необычное свидетельство: Эмпедокл в своих поэмах рассказывает о погодной магии и некромантии, и несмотря на то, что это не сходится с его рациональными объяснениями природы, общий корень обнаруживается в своеобразном «шаманизме».

«Гоэты и прорицатели» (Те άγοητεύειν καί μάντεις), которых Платон описывает с презрением и пренебрежением, «приходят к дверям богатых, предлагают умиротворение богов и призывы мертвых, в частности там, где было совершено зло, они якобы могут исцелять молодых и старых пирами и увеселениями, они говорят о книгах Орфея и Мусея, предлагают посвящения, чтобы даровать блаженное посмертие; они приходят не только к отдельным людям, но и в целые города». Возможно, Платон имеет в виду Эпименида, очистившего Афины от проклятия, а возможно, и Элевсинский культ, с которым был связан Мусей.

Плутарх сообщает о другом случае: когда Павсаний умер от голода в храме Афины Меднодомной, его призрак пугал всех, кто приближался к дверям храма; по указанию оракула люди совершили психагогию, освободив Спарту от скверны. Фукидид об этом не упоминает, но пишет: «было решено похоронить Павсания где-нибудь поблизости – но позже бог в Дельфах велел лакедемонянам перенести гробницу туда, где он умер, — и теперь лежит в притворе священного участка, о чем говорят надписи на стелах, — и поскольку это было осквернением, они должны были возместить ущерб двоим, вместо одного. Были воздвигнуты две статуи, которые видел Павсаний, рассказавший о культе Daimon Epidotes (Ἐπιδώτης), который отвращал гнев богов от тех, кто искал защиты у Спарты.

Рассказ Плутарха о призраке можно было бы счесть приукрашиванием по сравнению со скупым рассказом Фукидида; однако он вписывается в менталитет V века до н.э.: там, где совершено преступление, появляется дух-губитель, άλάστωρ; а в «Эвменидах» Эсхила дух убитой Клитемнестры взывает к эриниям. Фукидид, однако, не упоминает, почему оракул вмешался «позже», не говорит о странном Daimon Epidotes, пришедшем на помощь спартанцам. Отнюдь не удивительно, что для совершения обрядов искупления, описанных Фукидидом, были привлечены специалисты, умеющие общаться с богами и духами – в этом случае, как свидетельствует Платон, гоэт действует от имени государства.

В литературе, однако, гоэты предстают в совершенно ином свете.

«Гоэт» употребляется у Платона, Ксенофонта, Демосфена и позднее почти как оскорбление лжеца и мошенника, синоним pseústēs (ψεύστης) и apateṓn (άπατεών). Эсхина называет так Демосфена, Демосфен – царя Филиппа; «истинное», «здоровое» диаметрально противоположно гоэтии. Когда нечто называется «гоэтией» — этим выносится приговор. Так, Эномай из Гадары обвиняет в этом оракулов, Лукиан – Пифагора и Александра Пафлагонца, антисемиты – Моисея, Цельс – христиан, христиане – гностиков. Серьезную магию называют μαγεία, поэтому иностранное слово «маг» возобладало – оно изначально не имело в себе ничего негативного. Судьбу перехода из культово-ритуальной сферы в ругательство с гоэтами разделили два родственных слова: alazṓn (άλαζών), которое первоначально обозначало прежде всего «странствующего» жреца и провидца, и phénax (φέναξ), от phénake (φενάκη), «парик», обозначающего маскировку и переодевания.

То, что когда-то занимало свое законное место и выполняло необходимую функцию, пугая людей и одновременно принося им облегчение и удовольствие, в греческом языке стало чем-то отвратительным и презираемым. Гоэт был шарлатаном и мошенником; как выразился Бруно Снелль – греки забыли, как быть устрашающими.

Однако, как бы ни был известен этот феномен греческой рациональности, все же стоит исследовать вопрос о том, какие силы определяли развитие в этом случае. Несомненно, в этом контексте некорректно думать о натурфилософах от Анаксимандра до Демокрита; метеорология (μετεωρολογία) и физиология (φυσιολογία) проникли в широкие круги только во второй половине V века. Однако трансформация, превратившая гоэтов в шарлатанов, должна была начаться гораздо раньше, иначе в литературных источниках можно было бы обнаружить гораздо более явные реликты древности.

Снелль применяет формулировку о «греках, которые забыли, как быть устрашающими» к гомеровским представлениям о религии. Несмотря на то, что мир Гомера был полон богов в самом буквальном смысле, эти боги были лишены демонически-нуминозного; их прозрения лишены тайны устрашающей (mysterium tremendum), а мир мертвых точно так же незначителен, как и упоминаемые вскользь Деметра, Дионис и эринии. Это дает понять, что темные силы, безусловно, присутствуют – мир эпоса в этом отношении неосязаем и многослоен. Мы как бы заглядываем в праздничный зал дома, но при этом большая часть жизни протекает во внутренних покоях. То, что певец произносит про себя в праздник, и то, что он делает на самом деле, стеная от чувства вины, болезней или смерти, — разные вещи. В этом отношении не следует переоценивать просветительскую роль гомеровского текста.

Чтобы понять эти трансформации роли колдунов, необходимо рассмотреть прежде всего другую силу: мир полиса. Гоэт – это обязательно одиночка, поскольку предполагает уникальный, в некотором смысле аномальный талант. Полис же включает в себя интеграцию личности в сообщество. Как в фаланге гоплитов важно, чтобы все маршировали в одном строю, никто не шел впереди или не отставал, так и вся жизнь полиса основана на корпоративном союзе равноправных граждан (όμοιοι). Как царь был свергнут и лишен своих политических функций, так и магу больше не было места – отношения с богами оказываются делом общины, жрец – представитель полиса, а не некая уникальная одаренная личность.

Гоэт и порядок полиса – противоположности. Менон говорит Сократу: «Не покидай Афины, дабы не прослыть гоэтом и не попасть под стражу на чужбине». Таким образом, гоэту угрожает арест, а, возможно, и казнь со стороны органов полиса. Платон в «Законах» говорит о строгом запрете на asébeia (άσέβεία), который, помимо атеистов, затрагивает и тех, кто стремится воздействовать на богов через гоэтию.

Удивительное поначалу сочетание колдовства и безбожия можно найти уже в трактате Гиппократа «О священных болезнях»; так религия отделяется от магии. Однако здесь действует не только глубокое представление мыслителей о Боге, но и гражданские чувства жителей полиса. Безбожие включало в себя, с одной стороны, преступления против существующего культа, а с другой – «введение новых богов».

Римская копия бюста Сократа работы Лисиппа. Лувр, Париж

Это обвинение известно нам не только по процессу Сократа, но и по некоторым более поздним делам, где также говорится о мистериях и магии. Конечно, большое количество дел по поводу безбожия выражает, с одной стороны, «нервозность», к которой «подстрекает» защита утраченного положения, иногда это был просто предлог в борьбе за политическую власть – но к этой форме можно было прибегнуть именно потому, что в полисе религия всегда была не частным делом, а обязанностью государства.

В исполнении гоэта божественно-демонический мир присутствует непосредственно, он раскрывается спонтанным, непредсказуемым образом – однако для порядка общественной жизни необходимо ограничить эту спонтанность, направить религиозный опыт по фиксированным каналам, институционализировать религию. На смену «шаманам» приходят оракулы, огромное значение которых в архаической Греции понятно именно потому, что в них непосредственность божественного откровения институционально закреплена. Вытеснение гоэта с его позиции является выражением практического рационализма, который был вызван необходимостью организации общины и который на столетия опередил теоретический рационализм философов.

Примечательно, что в полисе также предпринимались усилия по ограничению погребальных и похоронных обычаев; об этом сообщает прежде всего Солон, а также есть прямые источники в некоторых надписях. С одной стороны, запрещались чрезмерные траты и уничтожение ценных вещей – трезвость была важнее, чем власть над мертвыми. Если, однако, Солон продолжает запрещать оплакивать других, кроме тех, кто только что умер, и ходить на чужие могилы, кроме как по случаю похорон, что предотвращает именно то, что происходит в «Персах» или «Хеофорах» Эсхила: власть мертвых пробуждается и проявляется через искусство плакальщиков. Греческое чувство меры и порядка сдерживает неконтролируемые всплески эмоций, оттесняет экстатические, магические обряды.

История значения такого понятия, как гоэт, ведет к предыстории греческого духа, к тому состоянию, с преодоления которого начинается собственно греческий язык. И все же речь идет не только о предыстории. Странным образом часто слова гоэт (γόης) и софист (σοφιστής) связаны друг с другом; учеником Эмпедокла, гордившегося искусством магии, был Горгий, преуспевающий софист.

Не является ли софист в действительности преемником странствующего колдуна? Бездомный, полагающийся на собственное мастерство, он появляется перед людьми в пурпурной мантии и пытается околдовать их своими рассуждениями. Правда, вместо магического плача он использует logos epitaphios, вместо магических формул он предлагает фигуры речи, а психагогия называется уже не некромантией, а воздействием на слушателя развлечением. Однако, чтобы проиллюстрировать силу логоса, Горгий в первую очередь ссылается на силу заклинаний. Взаимосвязи здесь не случайны, и в этом отношении фигура гоэта – не просто курьез для нашего представления о классической Греции.